Неточные совпадения
— Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я
признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда
не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные
законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче
не я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя
не совсем так, как можно было желать.
—
Признаю, дорогой мой, — поступил я сгоряча. Человек я
не деловой да и ‹с› тонкост‹ями›
законов не знаком. Неожиданное наследство, знаете, а я человек небогатый и — семейство! Семейство — обязывает… План меня смутил. Теперь я понимаю, что план — это еще… так сказать — гипотеза.
— В логике есть
закон исключенного третьего, — говорил он, — но мы видим, что жизнь строится
не по логике. Например: разве логична проповедь гуманизма, если
признать борьбу за жизнь неустранимой? Однако вот вы и гуманизм
не проповедуете, но и за горло
не хватаете никого.
— Интернационализм — выдумка людей денационализированных, деклассированных. В мире властвует
закон эволюции, отрицающий слияние неслиянного. Американец-социалист
не признает негра товарищем. Кипарис
не растет на севере. Бетховен невозможен в Китае. В мире растительном и животном революции — нет.
— Ненависть — я
не признаю. Ненавидеть — нечего, некого. Озлиться можно на часок, другой, а ненавидеть — да за что же? Кого? Все идет по
закону естества. И — в гору идет. Мой отец бил мою мать палкой, а я вот… ни на одну женщину
не замахивался даже… хотя, может, следовало бы и ударить.
Не насиловать привязанности, а свободно отдаваться впечатлению и наслаждаться взаимным счастьем — вот «долг и
закон», который я
признаю, — и вот мой ответ на вопрос «зачем я хожу?».
Церковь освящает
не христианское государство, а языческое государство,
признает неизбежность начала власти и
закона против анархии и распада в мире природном и благословляет власть на служение добру, никогда
не благословляя злых деяний власти.
Еретический рационализм
признает Христа или только Богом, или только человеком, но
не постигает тайны Богочеловека, тайны совершенного соединения природы божеской с природой человеческой; он
признает в Христе одну лишь волю и
не постигает совершенного соединения в Христе двух воль, претворения воли человеческой в волю Бога; он готов
признать Троичность Божества, но так, чтобы
не нарушить
закона тождества и противоречия, так, что «один» и «три» в разное время о разном говорят.
Законов никаких никто
не признает, честности никто в толк взять
не может, ума
не определяют иначе, как способностью нажиться, главною добродетелью
признают смирение пред волею старших.
Дурил бы, презирая все человеческие права и
не признавая других
законов, кроме своего произвола, а подчас удивлял бы своим великодушием, основанным опять-таки на той мысли, что «вот, дескать, смотрите: у вас прав никаких нет, а на всем моя полная воля: могу казнить, могу и миловать»!..
Люди, рассуждающие на основании отвлеченных принципов, Сейчас могут вывести такие соображения: «Самодурство
не признает никаких
законов, кроме собственного произвола; вследствие того у всех подвергшихся его влиянию мало-помалу теряется чувство законности, и они уже
не считают поступков самодура неправыми и возмутительными и потому переносят их довольно равнодушно.
— Нет, этого
не следует, — продолжал Неведомов своим спокойным тоном, — вы сами мне как-то говорили, что физиологи почти
законом признают, что если женщина меняет свои привязанности, то первей всего она лишается одного из величайших и драгоценнейших даров неба — это способности деторождения! Тут уж сама природа как будто бы наказывает ее.
Опять мысль, и опять откровение! В самом деле, ведь оникак будто о том больше хлопочут, чтоб было что-то на бумажке написано? Их интригует
не столько факт, сколько то, что вот в такой-то книжке об этом так-то сказано! Спрашивается: необходимо ли это, или же представляется достаточным просто, без всяких
законов,
признать совершившийся факт, да и дело с концом?
«Делись тем, что у тебя есть, с другими,
не собирай богатств,
не величайся,
не грабь,
не мучай,
не убивай никого,
не делай другому того, чего
не хочешь, чтобы тебе делали», — сказано
не 1800, а 5000 лет тому назад, и сомнения в истине этого
закона не могло бы быть, если бы
не было лицемерия: нельзя бы было, если
не делать этого, то по крайней мере
не признавать, что это всегда нужно делать и что тот, кто
не делает этого, делает дурно.
И потому христианин, подчиняясь одному внутреннему, божественному
закону,
не только
не может исполнять предписания внешнего
закона, когда они
не согласны с сознаваемым им божеским
законом любви, как это бывает при правительственных требованиях, но
не может
признавать и обязательства повиновения кому и чему бы то ни было,
не может
признавать того, что называется подданством.
Люди
не хотят уйти с той земли, которую они обрабатывали поколениями; люди
не хотят разойтись, как того требует правительство; люди
не хотят платить подати, которые с них требуют; люди
не хотят
признать для себя обязательности
законов, которые
не они делали; люди
не хотят лишиться своей национальности, — и я, исполняя воинскую повинность, должен прийти и бить этих людей.
Эти люди удивительны, но люди, которые, как Вогюэ и др., исповедуя
закон эволюции,
признают войну
не только неизбежной, но полезной и потому желательной, — эти люди страшны, ужасны своей нравственной извращенностью.
Люди давно уже знают, что неразумно повиноваться такому
закону, в истинности которого может быть сомнение, и потому
не могут
не страдать, повинуясь
закону, разумность и обязательность которого
не признают.
Освобождение происходит вследствие того, что, во-первых, христианин
признает закон любви, открытый ему его учителем, совершенно достаточным для отношений людских и потому считает всякое насилие излишним и беззаконным, и, во-вторых, вследствие того, что те лишения, страдания, угрозы страданий и лишений, которыми общественный человек приводится к необходимости повиновения, для христианина, при его ином понимании жизни, представляются только неизбежными условиями существования, которые он,
не борясь против них насилием, терпеливо переносит, как болезни, голод и всякие другие бедствия, но которые никак
не могут служить руководством его поступков.
Тот восторженный разговор, который я вел о необходимости покоряться
законам даже в том случае, если мы
признаем, что
закон для нас
не писан — разве это
не перифраза того же самого «Гром победы раздавайся», за нераспевание которого я так незаслуженно оскорблен названием преступника?
Помпадур понял это противоречие и, для начала,
признал безусловно верною только первую половину правителевой философии, то есть, что на свете нет ничего безусловно-обеспеченного, ничего такого, что
не подчинялось бы
закону поры и времени. Он обнял совокупность явлений, лежавших в районе его духовного ока, и вынужден был согласиться, что весь мир стоит на этом краеугольном камне «Всё тут-с». Придя к этому заключению и применяя его специально к обывателю, он даже расчувствовался.
Но вообразите, что это самое анархическое общество разделилось на две части: одна оставила за собою право озорничать и
не знать никакого
закона, а другая принуждена
признавать законом всякую претензию первой и безропотно сносить все ее капризы, все безобразия…
Ведь
законы прекрасного установлены ими в их учебниках, на основании тех произведений, в красоту которых они веруют; пока все новое будут судить на основании утвержденных ими
законов, до тех пор изящным и будет признаваться только то, что с ними сообразно, ничто новое
не посмеет предъявить своих прав; старички будут правы, веруя в Карамзина и
не признавая Гоголя, как думали быть правыми почтенные люди, восхищавшиеся подражателями Расина и ругавшие Шекспира пьяным дикарем, вслед за Вольтером, или преклонявшиеся пред «Мессиадой» и на этом основании отвергавшие «Фауста».
—
Не знаю. Но этот
закон до такой степени общ для всех народов и эпох, что, мне кажется, его следует
признать органически связанным с человеком. Он
не выдуман, а есть и будет. Я
не скажу вам, что его увидят когда-нибудь под микроскопом, но органическая связь его уже доказывается очевидностью: серьезное страдание мозга и все так называемые душевные болезни выражаются прежде всего в извращении нравственного
закона, насколько мне известно.
Теперь забудьте все
законы оптики, которых легенда, кажется,
не признает, и слушайте дальше.
Если иностранные Писатели доныне говорят, что в России нет Среднего состояния, то пожалеем об их дерзком невежестве, но скажем, что Екатерина даровала сему важному состоянию истинную политическую жизнь и цену: что все прежние его установления были недостаточны, нетверды и
не образовали полной системы; что Она первая обратила его в государственное достоинство, которое основано на трудолюбии и добрых нравах и которое может быть утрачено пороками [См.: «Городовое Положение».]; что Она первая поставила на его главную степень цвет ума и талантов — мужей, просвещенных науками, украшенных изящными дарованиями [Ученые и художники по сему
закону имеют право на достоинство Именитых Граждан.]; и чрез то утвердила
законом, что государство, уважая общественную пользу трудолюбием снисканных богатств, равномерно уважает и личные таланты, и
признает их нужными для своего благоденствия.
Признавая неизменные
законы исторического развития, люди нынешнего поколения
не возлагают на себя несбыточных надежд,
не думают, что они могут по произволу переделать историю,
не считают себя избавленными от влияния обстоятельств.
Что мне теперь ваши
законы? К чему мне ваши обычаи, ваши нравы, ваша жизнь, ваше государство, ваша вера? Пусть судит меня ваш судья, пусть приведут меня в суд, в ваш гласный суд, и я скажу, что я
не признаю ничего. Судья крикнет: «Молчите, офицер!» А я закричу ему: «Где у тебя теперь такая сила, чтобы я послушался? Зачем мрачная косность разбила то, что всего дороже? Зачем мне теперь ваши
законы? Я отделюсь». О, мне всё равно!
Диплом
признает меня полноправным врачом,
закон, под угрозою сурового наказания, обязывает меня являться по вызову акушерки на трудные роды, а здесь мне
не позволяют провести самостоятельно даже самых легких родов, и поступают, разумеется, вполне основательно.
Слова эти великие. Для того, чтобы человеку
не пришлось ненавидеть людей и делать им зло только потому, что они живут в отмежеванной от нашей части земли и
признают над собой власть тех, а
не других людей, всякому человеку надо помнить, что границы земельные и разные власти — это дела людские, а что перед богом мы все жители одной и той же земли и все под высшей властью
не людской, а
закона божьего.
Нет. Кривые пути всегда останутся кривыми, хотя бы они были предназначены для обмана самого большого большинства народа, и неправда никогда и никому
не может быть полезна. И потому мы
признаем только один
закон для всех: следование истине, какую знаем, куда бы она ни привела нас.
Для того, чтобы людям выйти из той грязи греха, разврата и бедственной жизни, в которой они живут теперь, нужно одно: нужна такая вера, в которой люди
не жили бы, как теперь, каждый для себя, а жили бы все общей жизнью,
признавали бы все один
закон и одну цель. Только тогда могли бы люди, повторяя слова молитвы господней: «Да приидет царство твое на земле, как на небе», надеяться на то, что царство божие точно придет на землю.
Но всегда и везде ложные учителя поучали людей тому, чтобы
признавать богом то, что
не есть бог, и
законом бога то, что
не есть
закон бога. И люди верили ложным учениям и удалились от истинного
закона жизни и от исполнения истинного
закона его, и жизнь людей становилась от этого труднее и несчастнее.
Ни над собой, ни вне себя, ни внутри себя он (Базаров)
не признает никакого регулятора, никакого нравственного
закона, никакого принципа.
Не признавая революции, проповедуемой Висленевым при содействии Благочестивого Устина и других духов, она оказалась непреклонною рабой
законов европейского общества и приводила Иосафа в отчаяние.
Персоналистическая переоценка ценностей
признает безнравственным все, что определяется исключительно отношением к «общему», к обществу, нации, государству, отвлеченной идее, отвлеченному добру, моральному и логическому
закону, а
не к конкретному человеку и его существованию.
Розанов, которого нужно
признать величайшим критиком христианского лицемерия в отношении к полу, верно говорит, что в христианском мире, т. е. в мире христианской социальной обыденности, охраняется
не брак,
не семья,
не содержание,
не реальность, а форма, обряд бракосочетания,
закон.
И вместе с тем этика
закона есть вечное начало, которое
признает и христианский мир, ибо в нем грех и зло
не побеждены.
Никакой индивидуальности и своеобразия
закон не признает.
Нужно
признать аксиомой, что
закон бессилен изменить человеческую природу и
не может разрешить никакой индивидуальной нравственной задачи.
Есть в известном совокуплении вещества подчинение высшему
закону организма, — мы
признаем в этом совокуплении вещества жизнь; нет,
не начиналось или кончилось это подчинение, — и нет уже того, что отделяет это вещество от всего остального вещества, в котором действуют одни
законы механические, химические, физические, — и мы
не признаем в нем жизни животного.
Иной жизни человеческой он
не знает и знать
не может. Ведь животное человек
признает только тогда живым, когда вещество, составляющее его, подчинено
не только своим
законам, но и высшему
закону организма.
И это продолжается до тех пор, пока он
не признает наконец, что для того, чтобы спастись от ужаса перед увлекающим его движением погибельной жизни, ему надо понять, что его движение в плоскости — его пространственное и временное существование —
не есть его жизнь, а что жизнь его только в движении в высоту, что только в подчинении его личности
закону разума и заключается возможность блага и жизни.
Но как животному для того, чтобы перестать страдать, нужно
признавать своим
законом не низший
закон вещества, а
закон своей личности и, исполняя его, пользоваться
законами вещества для удовлетворения целей своей личности, так точно и человеку стоит
признать свою жизнь
не в низшем
законе личности, а в высшем
законе, включающем первый
закон, — в
законе, открытом ему в его разумном сознании, — и уничтожится противоречие, и личность будет свободно подчиняться разумному сознанию и будет служить ему.
Человек, в котором проснулось разумное сознание, но который вместе с тем понимает свою жизнь только как личную, находится в том же мучительном состоянии, в котором находилось бы животное, которое,
признав своей жизнью движение вещества,
не признавало бы своего
закона личности, а только видело бы свою жизнь в подчинении себя
законам вещества, которые совершаются и без его усилия.
Знание совершающихся
законов поучительно для нас, но только тогда, когда мы
признаем тот
закон разума, которому должна быть подчинена наша животная личность, а
не тогда, когда этот
закон вовсе
не признается.
Когда
признают сущим лишь сообразное с универсальными
законами разума, то встречаются
не с сущим, а лишь с мыслимым.
Творчество есть прирост энергии
не из другой энергии, а из ничего, а потому
не признает абсолютного и вселенского характера за
законом сохранения энергии, преодолевает его.
— Можно, конечно, и таким путем. Только проволочки больше… Когда еще решение-то выйдет, а Савина-то и след простынет. Потом, на уголовном-то суде, с присяжными, сами знаете, и
не такие казусы с рук сходят, вы вот сами по жизненному-то,
не по
закону сказали: «Он в своем праве». Наказать его, пожалуй, и
не накажут, а иск гражданский-то, конечно,
признают за Мардарьевым, да только исполнительные листы нынче бумага нестоящая, ищи ответчика-то, как журавля в небе…
Теперь же,
признав простой и прямой смысл учения Христа, я понял, что два
закона эти противоположны и что
не может быть и речи о соглашении их или восполнении одного другим, что необходимо принять один из двух и что толкование стихов 17—20 пятой главы Матфея, и прежде поражавших меня своей неясностью, должно быть неверно.